Двенадцать цезарей - Страница 41

Известность может принимать множество форм. Мессалина, безусловно, могла предъявлять притязания на высокорожденность. Но это никак не повлияло на ее главные качества. Безнравственная, жадная, вечно интригующая, лживая, любопытная и прежде всего чрезвычайно сладострастная, она изображается историческими источниками как олицетворение грешницы. Мы допускаем, что она была красивой, хотя в результате акта damnatio memoriae — проклятия памяти, которое последовало за ее смертью, — прижизненных портретов не сохранилось. Она определенно излучала сексуальную энергию, граничащую с чарами, заворожившими восприимчивого Клавдия. (Возможно, она была причиной той бессонницы, которая заставляла его засыпать во время рабочего дня, нередко когда он заслушивал дела в суде.) В своей «Естественной истории» Плиний Старший записал случай, когда Мессалина вызвала на соревнование «одну из самых опытных женщин, имеющих печальную славу проститутки», чтобы посмотреть, кто удовлетворит наибольшее число мужчин. Как и ожидалось (иначе эта история вряд ли дошла бы до нас), Мессалина выиграла, выдержав двадцать пять совокуплений. Ювенал в хорошо известном эпизоде рассказывает о ночных визитах жены Клавдия в римский публичный дом. Там, пока принцепс спит, она работает в белокуром парике, с позолоченными сосками под именем «Волчица». Все источники соглашаются, что Мессалина страдала пагубной страстью к сексу. Ювенал описывает ее после такого сеанса: «Она уходит последней, так и не утолив своей страсти. Она уходит, утомленная мужчинами, но не удовлетворенная… омерзительное созданье». Подобный образ, несомненно, шокировал современников императрицы: такая явная предрасположенность, будь она известна, вряд ли заслужила бы ей титул «Августа» от сенаторов, как бы ни были они порочны.

В начале правления Клавдия Мессалина получила публичные почести, включая право на статуи и место в театре среди весталок. Когда Клавдий в 44 году отмечал триумф в Британии, она заняла заметное место в процессии, следуя за ним в крытой двуколке. Все могло бы продолжаться и дальше, но пристрастия Мессалины привели ее к действиям, которые, повлияв на высшее общество в столице, стерли различия между ее публичной и личной жизнью, политизировав половой инстинкт так, что это не могло закончиться добром. В этот период ее изобразил на акварели Гюстав Моро в виде обнаженной фигуры с бледно-молочной кожей, с диадемой в волосах, настолько увлеченной собственными эротическими мечтами, что она едва ли замечает пылкого юношу, которого обнимает за шею. Ей безразличен Рим за окном, требования ее положения, материнство и счастье Клавдия. Подобные примеры распространения шалостей его жен на публичную сферу станут одним из главных аргументов критиков правления Клавдия. В случае Мессалины нарушался еще один завет революции Августа: прославление женщин из императорской семьи — например, Ливии, Октавии и Антонии — как образцов выдающейся нравственной добродетели.

Вначале Мессалина придерживалась Августовых принципов. Но затем занялась бессмысленными заговорами. Ее мотивы навсегда останутся неизвестными. Она привлекла к своему делу влиятельных вольноотпущенников Клавдия: Палланта (советника по денежным делам), Нарцисса (советника по делам прошений) и Каллиста, оставшегося ему в наследство от предыдущего режима. Марк Вициний, брат заговорщика Винициана, очевидно, был отравлен за то, что отвергал заигрывания Мессалины, но в этой истории слишком много бездоказательного, чтобы безоговорочно ей верить. Ранее ревность супруги Клавдия, вероятно, послужила причиной второго изгнания жены Вициния, Юлии Ливиллы. На сей раз сестру Гая уморили голодом. После смерти галльского консула Валерия Азиатика Мессалина смогла с помощью навета удовлетворить свое страстное желание получить римские сады «поразительного великолепия», по словам Тацита. Закрытое слушание дела Азиатика, явно сфальсифицированного, настроили сенат как против Мессалины, так и против самого Клавдия. Самообладание осужденного перед лицом императорского самодурства дало оппонентам режима право говорить о нем как о мученике. В отличие от него для уничтожения Аппия Силана, родственника Клавдия, возможно, существовали династические причины. Светоний утверждает, что «уничтожить его сговорились Мессалина и Нарцисс». Они сговорились рассказать Клавдию, будто видели во сне, как Аппий его убивает. Этого было достаточно, чтобы Силана поспешно казнили. Клавдий проявил крайнее простодушие, когда рассказал сенату об этом деле, назойливо домогаясь благодарности для своего вольноотпущенника. Подобное проявление чрезмерной привязанности к жене не улучшило мнение сенаторов об одаренности императора и его методах управления. Со временем они также подорвали репутацию Мессалины до такой степени, что это не сулило ничего хорошего для ее сына Британника. Причина заключалась в том, что в императорской семье были такие же близкие родственники Августа, как Клавдий и Мессалина (а поэтому настолько же годящиеся в правители), однако в следующем поколении был молодой человек, чьи претензии на принципат казались куда весомее, чем у Британника. Его звали Луций Домиций Агенобарб, он был сыном Агриппины Младшей, которой, в отличие от своей несчастной сестры Юлии Ливиллы, пока удавалось сопротивляться гневу Мессалины. На Терентийских играх в 47 году, когда Агриппина овдовела во второй раз, Домицию аплодировали намного громче, чем Британнику, который был на три года младше. Это было предвестием будущего.