Двенадцать цезарей - Страница 53

Тем не менее аппетиты Гальбы, в отличие от запросов предшественников, не были всепоглощающими или неумеренными. Его отношение к Икелу никак не напоминает реакцию на домогательства Агриппины Младшей тридцатью годами ранее. Эта честолюбивая мегера имела виды на Гальбу, когда тот был женат на Эмилии Лепиде (вероятно, после того, как Клавдий пожаловал ему завещанные императрицей Ливией пятьдесят миллионов сестерциев, которые не выплатили ни Тиберий, ни Гай Калигула). Гальба не только устоял перед заигрываниями будущей императрицы, но и не вмешался, когда «мать Лепиды в собрании матрон однажды изругала ее и даже ударила» за беззастенчивость. Учитывая злопамятность Агриппины, этот грубоватый эпизод может объяснять относительное затишье в карьере Гальбы в течение второй половины правления Клавдия, а также отношение военачальника к Нерону, сыну Агриппины.

Снисходительный только с близкими друзьями и вольноотпущенниками, грозный по манере поведения, Гальба превозносил старомодную дисциплину. Если бы он только мог мобилизовать для своего дела призрак духа солдатского товарищества! Но он всегда был военачальником и никогда — солдатом. Гальбе не нравилось кровопролитие, однако он не скупился на смертельные приговоры, он не прибегал к пыткам, но тем не менее убивал. Однажды солдат в походе воспользовался недостатком продовольствия, чтобы продать свой паек за грабительскую цену. Гальба запретил кормить виновного, когда он останется без хлеба. Когда провизия подошла к концу, этот солдат умер от голода. В другой раз он отрубил руки бесчестному ростовщику и прибил их к его прилавку. Зловещей была сама бесчувственность его власти. Осечку дали даже уроки, полученные от Августа: предпочтение простого образа жизни и ностальгические славословия по поводу Республики. В случае Гальбы отсутствие действий, рассчитанных на внешний эффект, отказ от роскошной одежды, подобающей императору, укрепляли его репутацию посредственности. Республиканские порядки, которые он стремился установить с воинственной энергией, и в которых простой римлянин был всего лишь винтиком в машине, привели к истощению хлеба и нехватке зрелищ. Он не терпел роскоши и расточительности Нерона, экстравагантных театральных представлений, ночей, когда улицы Рима наполнялись жаждой наслаждений, хотя, будучи молодым человеком, отличился, исполняя обязанности претора, показав на Флоралиях невиданное дотоле зрелище: слонов-канатоходцев. Вкус к причудам оказался недолговечным. Поэтому неудивительны слова Светония: «Всем этим он вызвал почти поголовное недовольство во всех сословиях». Такое быстрое падение заняло семь месяцев, два из которых он провел в Риме.

Как и его литературный протагонист, Гальба из исторических источников сам сеет семена собственного краха: развитие сюжета заключено в его характере. Историки традиционно приписывают ему три ошибки: жестокая чистка армии, отказ выплачивать легионерам денежные подарки и неверный выбор преемника. Каждая ошибка коренится в чертах его характера: любовь к дисциплине, деньгам и благородное происхождение. В сочетании они не завоевали Гальбе приверженцев и стоили ему репутации и жизни. По сравнению со своими предшественниками этот император сидел на троне, не имеющем опоры, установленном на хрупком консенсусе в момент кризиса. Он не был способен даже в самом начале объединить все фракции (германские легионы, как мы увидим, весьма неохотно предложили ему поддержку). Падение Нерона произошло — несмотря на принадлежность к семье Юлиев-Клавдиев. Следовательно, Гальба, у которого отсутствовали официальные права на престол, мог потерпеть крушение еще легче.

Понимал ли он раскрытую Тацитом тайну империи или обосновывал свое восхождение тем, что имел аристократическое происхождение? Он, безусловно, не понимал, что силы, возводящие на трон императора, принадлежали не самому императору (эту ошибку допустил также Отон), но тем легионам, лояльность которых относилась не к Риму, не к империи и даже не к понятию римского величия, а к лицу, занимающему трон, то есть к символу. Со смертью Нерона нить, связывающая раскиданные по миру римские армии с Палатинским холмом, мгновенно порвалась. Для Гальбы преданность легионов была не наградой, которую нужно выиграть, а обязательным аспектом воинской дисциплины. Поэтому, признавая важность прерванной связи, он отказывался восстановить ее путем подкупа своих солдат денежными подарками или борьбы за их благосклонность. По словам Светония, «он даже гордился не раз, что привык набирать, а не покупать солдат». Инертный сенат, привыкший бояться и раболепствовать, больше не хотел ему помогать: есть свидетельства, что люди, занимавшие высокое положение и, в отличие от Гальбы, понимавшие, в какую сторону дует ветер, не решались поддержать его шатающийся режим. Вначале в Германии, потом на Востоке от него начали отворачиваться главы кланов. Он определенно не был выразителем духа эпохи.

Все могло пойти по-другому, если бы Гальба не совершил четвертую ошибку, а именно — не слушал таких советчиков. Его консилиум сократился до трех человек. Светоний, с определенной долей иронии, называет этих доверенных, всевластных помощников, никогда не покидавших императора, «дядьками». Это было удивительное трио, которое жестоко критикуют за коррупцию, хотя ни один источник не приводит доказательств. Эти люди успешно скрывали от Гальбы реальное положение дел. Первым был тот самый дородный любовник Икел, который награждал себя за боль при исполнении своих обязанностей тем, что обогащался с головокружительной быстротой, и который приписывал все успехи себе, а бесчестье за свои ошибки списывал на Гальбу. Другими были «Тит Виний, отвратительнейший из смертных, и Корнелий Лакон, ничтожнейший из них», по определению Тацита. Виний был малозаметным сенатором, человеком, по словам Светония, «безудержно алчным». Император прислушивался к нему благодаря некоторому воинскому опыту и проконсульству в провинции, гарантировавшим допуск к императору. Он возглавлял армию Гальбы, имел хороший послужной список в качестве наместника провинции. Обаяние Лакона, «нестерпимо тупого и спесивого», по свидетельству Светония, понять труднее: главной его чертой было непреодолимое желание противиться любому плану, если он был чужим. Несмотря на отсутствие опыта, Гальба назначил его префектом претория. Даже если Лакон намеревался сохранить контроль над императорской гвардией в своих руках, он оставался не больше чем пустым местом.