Двенадцать цезарей - Страница 89

Хотя Тит не мог этого знать, он создал модель действий, которую ему придется вскоре использовать вновь. Через несколько месяцев Рим опустошили вначале пожар, потом чума. Огонь уничтожил здания на Марсовом поле, храмы Сераписа, Исиды, Нептуна и Юпитера Капитолийского вместе с термами Агриппы, Пантеоном и Октавиевы здания вместе с книгами. Светоний воздерживается от характеристики этой череды катастроф как дурного предзнаменования, что для него необычно. Но мнение самого Тита было очевидным. «Все убытки — мои!» — якобы заявил Тит, прежде чем призвать земную и божественную помощь и заняться поиском идеальных жертвоприношений, чтобы умилостивить разгневанные небеса. По словам Светония, «все убранство своих усадеб он отдал на восстановление построек и храмов», предположительно сохранив дорогую ему золотую статую Британника, которая, несомненно, вплоть до настоящего времени управляла его судьбой. Это был последний пример скромно живущего императора, образчик которого так кропотливо создавал Август и который позднее побудил Гальбу отказаться от дворцовой мебели, присланной Нимфидием из Рима в Нарбо-Марциус, а Веспасиана проводить большую часть времени в Садах Саллюстия.

Как и «пожертвование» на восстановление Помпей, подобный образ жизни не требовал от Тита почти ничего, кроме вдохновения, и не опустошал императорскую казну. Но как пропагандистское мероприятие оно принесло ему большие дивиденды. Среди них — прославляемая Светонием «редкая отеческая любовь» к своему народу. Оглядываясь назад, мы видим, что выгоды Тита от его реакции на стихийные бедствия подчеркивают неоднозначность другой оценки Светония, которая заключалась в том, что он обладал особым даром, искусством или счастьем снискать всеобщее расположение и стать «любовью и отрадой рода человеческого».

После трагедии — зрелища. Обожествление Веспасиана было с опозданием официально оформлено в начале 80 года. В то же время было поспешно завершено строительство четырехэтажного амфитеатра из мрамора и известняка, который Веспасиан задумал как ответ грандиозному дворцу Нерона и который впоследствии назовут Колизеем. Рядом также, на месте Золотого дома Нерона и с такой же поспешностью, были возведены новые термы. В них Тит демонстрировал хождение в народ, свободно общаясь с простыми римлянами. В Колизее на церемонии открытия, которая длилась сто дней, он проявил свою восхваляемую щедрость. Тит сам появился в процессии, идя за конной статуей Британника. Это был завершающий символический жест, связывающий Тита и Веспасиана с Клавдиями и отрицающий наследие Нерона и постигшие Рим несчастья прошлой эпохи: недавние постройки находились на месте ненавистного Золотого дома, послужившего источником строительных материалов. В этом масштаб торжеств был уместным, в отличие от празднования дней рождения Веспасиана и Домициана после победы над иудеями: за один день было убито пять тысяч диких зверей. В течение следующих недель римляне стали свидетелями поединков между слонами и даже журавлями, с жизнью расстались еще четыре тысячи животных, в том числе ручных, погубленных как мужчинами, так и женщинами. Охотник Карпафор убил двадцать быков, медведя и льва. Их кровь смешалась с кровью гладиаторов и пленных — включая некоего Лавреола, которого сначала распяли на кресте, затем отдали на растерзание разъяренному каледонскому медведю в церемонии крещения ошеломляющей жестокости. Колизей, поразительный даже для современников как сцена для увеселения толпы, вдохновил Марциала на первую книгу стихотворений «О зрелищах». Поэт отметил, что все чудеса Древнего мира блекнут перед амфитеатром цезаря. По просьбе Тита Колизей затопили и разыграли морскую битву между корфиотами и коринфянами. Вода смыла грязь, кровь и нечистоты состоявшейся до этого бойни.

Для Тита это был последний парад. Завершением этой экстравагантной скотобойни было неудавшееся жертвоприношение в день, когда светило солнце, а затем «с ясного неба грянул гром». Прежде всего это должно напомнить нам Гая Калигулу и окровавленных фламинго. Оба фактора вселили в императора дурные предчувствия. Он вышел из Колизея в состоянии глубокой депрессии, после того как потерял самообладание на виду толп народа, по словам Диона Кассия, «больше ничего великого не совершив», и через пятнадцать месяцев умер в возрасте сорока одного года.

Иудеи объясняли безвременную кончину Тита укусом комара. Зарывшись в голову императора, он увеличивался в размере, пока не стал величиной с голубя, и на протяжении семи лет мучил императора невыносимыми головными болями, которые в конце концов его доконали. Но люди с хорошей памятью, принимая во внимание послужной список Юлиев-Клавдиев, обвиняли его брата и преемника, Домициана, который, по свидетельству Светония, «строил против него козни». Однако историк не удосуживается привести доказательства. Титу скорее всего понравилось бы объяснение Плутарха, поскольку оно связывает отца с сыном. Плутарх приводит диагноз слуг Тита: слишком холодная вода в местечке Аква Кутилий, ставшая такой пагубной для Веспасиана, явилась также причиной смерти его старшего сына. Несомненно только одно: Тит умер на земле своих предков Сабинов, в начале осени, в том же доме и, возможно, в той же комнате, где скончался Веспасиан. Несомненно также, что выгоду от его смерти получил Домициан.

Тит не был готов встретить смерть. Он не хотел и не мог сохранять то дерзкое легкомыслие, которое до конца служило его отцу. Единственная не названная им ошибка в последние часы лишила императора хладнокровия. Если мысли Тита вернулись к Беренике, то он скрыл их от анналов истории. То же самое можно отнести к единственной дочери — Юлии, портрет которой изображался на монетах во время его слишком короткого правления. Они не имели отношения ни к его наследнику Домициану, ни к отказу предоставить Риму другого потенциального принцепса — серьезная ошибка в глазах истории, учитывая последующие события. Это был скромный и кроткий конец, в непритязательной сельской усадьбе за пределами Рима. Можно подумать, что он был продолжением пропагандистского плана Флавиев, подчеркивающим семейную смиренность этой непатрицианской фарисейской династии. Пафосность и основа для мученичества лежат в самой бесхитростности этого плана: любимый народом император умирает в расцвете сил.